Вера Гривина - Путь к своему королевству
Напряжение, возникшее с появлением вдовствующей княгини, не исчезало. Вновь зазвучала музыка, но уже не такая веселая, как прежде. Шуты перестали кривляться. Изяслав Мстиславович хмурился, а его сыновья недовольно переглядывались. Владимир Дорогобужский старательно улыбался своей матери, как будто пытался ее обелить. Щеки обеих молодых княгинь порозовели от смущения. Самыми невозмутимыми выглядели бояре, но и они явно были не в восторге от происходящего.
«Похоже, у матушки королевы Фружины дурная репутация», – отметил про себя Бруно.
Не обращая ни на кого внимания, Любава Дмитриевна принялась с завидным аппетитом за еду.
– Ты, видать, изголодалась, княгиня? – с нарочитой заботой спросил Мстислав.
Вдовствующая княгиня поперхнулась пирогом.
– А тебе, Мстислав, жаль для меня куска?
– Кушай, матушка! – подал голос Изяслав Мстиславович. – Ты неверно поняла Мстислава. Нам для тебя ничего не жаль.
Любава Дмитриевна хотела было сказать киевскому князю что-то обидное, но, покосившись на Бруно, смолчала.
Трапеза продлилась еще около получаса. Когда все насытились, Изяслав Мстиславович обратился к мачехе:
– Не желаешь ли ты, матушка, отдохнуть на мягких пуховиках? А потолковать мы с тобой еще успеем.
Любава Дмитриевна зевнула.
– И впрямь меня разморило. Посплю я, пожалуй.
В сопровождении слуг вдовствующая княгиня покинула гридницу. Изяслав Мстиславович тоже собрался оставить своих гостей. Перед уходом он обратился к Бруно:
– Проводи меня.
Они вышли из зала, миновали широкие сени, поднялись по лестнице и оказались в просторном светлом покое, служившем Изяславу Мстиславовичу кабинетом. В центре стоял резной деревянный стол, на котором были свалены в кучу свитки, лежали чистые пергаментные листы, и стояла металлическая чернильница с крышкой в виде головы сокола.
Изяслав Мстиславович сел в кресло.
– Понравилась тебе княжеская трапеза? – поинтересовался он.
– Все было замечательно, – ответил Бруно. – Я благодарен князю за оказанную мне честь.
– Замечательно было бы, кабы княгиня Любава Дмитриевна не явилась, – проворчал князь.
Бруно сухо заметил:
– Я всего лишь воин, и не мне судить матушку нашей благочестивой королевы…
– А тебя никто и не просит ее судить, – сердито оборвал его Изяслав Мстиславович. – У нас и своих судий хватает.
Бруно виновато опустил голову.
– Прошу простить меня, князь, за дерзость.
– А ты, по всему видать, уважаешь свою королеву, – заметил уже добродушно Изяслав Мстиславович.
– Да, уважая, – подтвердил Бруно. – Я не знал более достойной государыни, чем королева Фружина.
– Неужто моя сестра лучше королевы франков? – удивился князь.
– Ни королеву франков Алиенору, ни иерусалимскую королеву Мелисенду нельзя сравнивать с королевой Фружиной.
– Почто так?
Бруно немного замялся, соображая, стоит ли рассказывать киевскому князю о скандальном поведении двух королев.
«В конце концов, у меня сейчас нет никаких обязательств ни перед иерусалимским двором, ни перед королем Людовиком», – решил бывший эдесский рыцарь и сообщил:
– И ныне вдовствующая иерусалимская королева Мелисенда, и королева франков Алиенора изменяли своим мужьям.
– Изменяли? – оживился Изяслав Мстиславович. – И с кем же?
– У королевы Мелисенды был любовник, граф де Ле Писе, а Алиенора делила ложе со многими знатными рыцарями, в том числе и с вашим родичем, Борисом.
Последние слова Бруно развеселили князя.
– Ай, да Борис! Пущай он и не стал покуда королем, зато сподобился поиметь королеву! Молодец!
– Он собирается стать королем вместо Гёзы, – напомнил Бруно.
Изяслав Мстиславович кивнул.
– Да, Борис желает взять то, чего лишил его отец, король Кальман, упокой его Господи.
– Значит, киевский князь не сомневается в том, что Борис – сын короля Кальмана?
Изяслав Мстиславович ухмыльнулся:
– До недавнего времени я еще мог в том сомневаться, а вот прошлым летом, когда мы со свояком моим, королем Гёзой встретились, пропали все сомнения. Очи-то мои, хоть и хуже, чем прежде, видят, а все же не совсем ослепли. Да, ты и сам, поди, узрел сходство у Бориса с королем Гёзой?
– Нет, – решительно солгал Бруно.
Изяслав Мстиславович хмыкнул:
– Ну, тебе полагается думать так, как надобно твоему государю, а я в своих мыслях волен. А касаемо Бориса – сын он Кальману али нет, королем пущай остается Гёза, с коим я в ладах.
Помолчав немного, он осведомился:
– У тебя, кажись, вотчина где-то рядом с Галицким княжеством?
– Да.
– Не желаешь ли ты в нее заглянуть по пути к своему королю?
Рыцарь вовсе был не прочь навестить собственные владения, где он не появлялся уже около полугода. Хотя управляющий Бруно и зарекомендовал себя с самой лучшей стороны, крестьяне и слуги должны были хоть иногда видеть и своего хозяина.
– Желаю, – ответил рыцарь.
– Тогда сопроводи моего боярина к галицкому князю.
Бруно вопросительно посмотрел на Изяслава Мстиславовича.
– Владимирко Володарьевич опять собрался со мной воевать, – пояснил князь. – Я посылаю в Галич боярина Петра Бориславовича, дабы напомнить тамошнему князю о его крестном целовании. Ты тоже навестишь Владимирко Володарьевича, а потом поведаешь своему королю, как добрый князюшка, чтоб ему сдохнуть, выполняет свои обещания.
Понять замысел Изяслава Мстиславовича было нетрудно. Он хотел с помощью Бруно доказать венгерскому королю, что коварный Владимирко Володарьевич вновь плетет интриги и затевает злоумышления.
«Я не могу отказать брату моей королевы, – подумал рыцарь. – Да, и в замке надо бы побывать».
– Я с удовольствием окажу услугу князю Изяславу, – сказал он.
Изяслав Мстиславович кивнул.
– Добро. Третьего дня отправитесь в путь. Ступай!
Глава 7
Предсказание Сикидита
Возвращение императорского войска в Константинополь ознаменовалось пышными торжествами. Во дворце каждый день устраивались всяческие увеселения, а по вечерам небо над огромным садом и бухтой Золотого Рога озарялось фейерверками. Все ликовали; риторы восхваляли в своих речах доблесть императора и его воинов, утверждая, что эхо их славной победы дошло до сицилийцев и русских, и что северный архонт (то есть, киевский князь Изяслав Мстиславович) «от шума молвы повесил голову». Никто, разумеется, даже не обмолвился о том, что результаты этой победы не стоят такого бурного ликования.
Вместе со всем двором развлекался и Борис, который старался растворить в веселье, как разочарование походом, так и раздражение по поводу семенных неурядиц. Однажды он явился во дворец на очередное празднество, начавшееся с того, что в Белом зале (называющемся так из-за беломраморной облицовки стен) было дано представление древнегреческой трагедии Софокла «Эдип». Бориса тронула до глубины души разыгранная актерами история фиванского царя, желавшего, но так и не сумевшего избежать предсказанных ему страшных испытаний. Предостережением прозвучали финальные слова:
Жди же, смертный, в каждой жизни завершающего дня;Не считай счастливым мужа под улыбкой божестваРаньше, чем стопой безвольной рубежа коснется он.23
После окончания трагедии выступили музыканты, мимы, танцоры, фокусники и прочие лицедеи. Перед императором и знатными вельможами кувыркались акробаты, жонглировал факелами ловкий паренек, творил всевозможные чудеса фокусник, танцевали под звуки цимбал пять тонких и гибких, как лоза, отроковиц. Но Бориса мало занимало это веселье: он все еще находился под впечатлением от «Эдипа».
После представления Борис отправился погулять по саду, радуясь редкому для здешней зимы ясному дню. Возле статуи Геркулеса он встретил Лупо и Фотия.
– Вы не меня ли ищите? – обеспокоено спросил Борис. – Уж не захворал ли Кальман? Он вчера капризничал.
– Нет, нет! – поспешил успокоить его Лупо. – Маленький наш господин как всегда резв и весел. А вот мадам Анна хандрит и на всех слуг сердится.
Борис поморщился. Его жена в последнее время стала совершенно невыносимой. Если раньше ее недовольство выражалось в брюзжании, то теперь она все чаще устраивала мужу и слугам скандалы. Причиной произошедших с Анной перемен был скорее всего случившийся у нее летом выкидыш (она забеременела перед самым отъездом мужа на войну). Борис сочувствовал жене, но ее постоянные вспышки выносил с трудом.
Печально вздохнув, он сказал:
– Нынче у Мануила лицедеи показывали историю про царя Эдипа. Сильная вещица.
– Да, очень сильная, – согласился Лупо.
– А я ничего не знаю о царе Эдипе, – признался Фотий.
Лупо обратился к своему господину:
– Если мессир дозволит, я просвещу нашего музыканта и поведаю ему историю несчастного царя.
